Мифы народов мира

www.mythology.ru: сайт Дениса Морозова

Одиссея. Песнь двадцатая.

ПЕСНЬ ДВАДЦАТАЯ

 

 

            Тут приготовил в сенях для себя Одиссей богоравный

            Ложе из кожи воловьей, еще не дубленной; покрывши

            Кожу овчинами многих овец, женихами убитых,

            Лег он; и теплым покровом его Евриклея одела.

[5]     Там Одиссей, женихам истребление в мыслях готовя,

            Глаз не смыкая, лежал. В ворота, он увидел, служанки,

            Жившие в тайной любви с женихами, толпой побежали,

            С хохотом громким, болтая, шумя и крича непристойно.

            Вся его внутренность пламенем гнева зажглась несказанным.

[10]    Долго не знал он, колеблясь рассудком и сердцем, что делать -

            Встать ли и, вслед за бесстыдными бросившись, всех умертвить их?

            Или остаться, дав волю в последний им раз с женихами

            Свидеться? Сердце же злилось его; как рычит, ощенившись,

            Злобная сука, щеняток своих защищая, когда их

[15]    Кто незнакомый берет, и за них покусаться готовясь,

            Так на бесстыдниц его раздраженное сердце роптало.

            В грудь он ударил себя и сказал раздраженному сердцу:

            "Сердце, смирись; ты гнуснейшее вытерпеть силу имело

            В логе циклопа, в то время, когда пожирал беспощадно

[20]    Спутников он злополучных моих, - и терпенье рассудку

            Выход из страшной пещеры для нас, погибавших, открыло".

            Так усмирял он себя, обращаяся к милому сердцу.

            Милое сердце ему покорилось, и снова терпенье

            В грудь пролилося его; но ворочался с боку он на бок.

[25]    Как на огне, разгоревшемся ярко, ворочают полный

            Жиром и кровью желудок туда и сюда, чтоб отвсюду

            Мог быть он сочно и вкусно обжарен, огнем не прижженный,

            Так на постели ворочался он, беспрестанно тревожась

            В мыслях о том, как ему одному с женихов многосильной

[30]    Шайкою сладить. К нему подошла тут Паллада Афина,

            С неба слетевшая в виде младой, расцветающей девы.

            Тихо к его изголовью приблизясь, богиня сказала:

            "Что же не спишь ты, из всех земнородных несчастнейший? Разве

            Это не дом твой? Не верною ль в доме ты встречен женою?

[35]    Сын же таков твой, что всякий ему бы отцом захотел быть".

            Светлой богине ответствовал так Одиссей хитроумный:

            "Истину ты говоришь мне, богиня; но сердцем я крепко

            (В том принужден пред тобой повиниться) тревожусь, не зная,

            Буду ли в силах один с женихов многочисленной шайкой

[40]    Сладить? Они всей толпою всегда собираются в доме.

            Но и другою тревогой мое озабочено сердце:

            Если по воле твоей и Крониона всех истреблю я -

            Как мне спастися от мщенья родни их? Подумай об этом".

            Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

[45]    "Ты, маловерный! Надеются ж люди в беде и на слабых

            Смертных, ни делом помочь, ни совета подать неспособных, -

            Я же богиня, тебя неизменно всегда от напасти

            Всякой хранившая. Слушай, понятно и ясно скажу я:

            Если бы вдруг пятьдесят из засады на двух нас напало

[50]    Ратей, чтоб нам совокупно погибель устроить, - при них же

            Мы бы похитили коз их, овец и быков круторогих.

            Спи, ни о чем не тревожась: несносно лежать на постели,

            Глаз не смыкая; твои же напасти окончатся скоро".

            С сими словами богиня ему затворила дремотой

[55]    Очи, потом на Олимп улетела. И всех усладитель

            Наших тревог, разрешающий сладко усталые члены,

            Сон овладел им. Супруга ж его, от тревоги проснувшись,

            Села бессонная в горьких слезах на постели; слезами

            Вдоволь свою сокрушенную грудь утолив, громогласно

[60]    Стала она призывать Артемиду и так ей молилась:

            "О Артемида, богиня великая, дочь громовержца,

            Тихой стрелою твоею меня порази и из тела

            Выведи душу мою. О, когда бы меня ухватила

            Буря и мглистой дорогой со мною умчалася в край тот,

[65]    Где начинает свой путь Океан, круговратно бегущий!

            Были ж Пандаровы дочери схвачены бурею. Боги

            Мать и отца погубили у них; сиротами остались

            В доме семейном они; Афродита богиня питала

            Их молоком, сладкотающим медом, вином благовонным;

[70]    Гера дала им, от всех отличая их дев земнородных,

            Ум и красу; Артемида пленительной стройностью стана

            Их одарила; Афина их всех научила искусствам.

            Но когда на высокий Олимп вознеслась Китерея

            Там умолять, чтоб супружества счастие дал непорочным

[75]    Девам Зевес громолюбец, который, все ведая в мире,

            Благо и зло земнородным по воле своей посылает, -

            Гнусные Гарпии, дев беззащитных похитя, их в руки

            Предали грозных Эриний, чудовищам в рабство. О, если б

            Так и меня олимпийские боги с земли во мгновенье

[80]    Сбросили! Если б меня, с Одиссеем в душе, Артемида

            Светлокудрявая в темную вдруг затворила могилу

            Прежде, чем быть мне подругою мужа, противного сердцу!

            Но и тяжелые скорби становятся легче, когда мы,

            В горьких слезах, в сокрушении сердца день целый проведши,

[85]    Ночью в объятия сна предаемся - мы все забываем,

            Зло и добро, лишь коснется очей он целебной рукою;

            Мне же и сон мой терзает виденьями страшными демон;

            Виделось мне, что лежал близ меня несказанно с ним сходный,

            Самый тот образ имевший, какой он имел, удаляясь;

[90]    Я веселилась; я думала: это не сон - и проснулась".

            Так говорила она. Поднялась златовласая Эос.

            Жалобы плачущей в слух Одиссеев входили; и, слыша

            Их, он подумал, что ею был узнан; ему показалось

            Даже, что образ ее над его изголовьем летает.

[95]    Сбросив покров и овчины собрав, на которых лежал он,

            Все их сложил Одиссей на скамейке, а кожу воловью

            Вынес на двор. Тут к Зевесу он поднял с молитвою руки:

            "Если, Зевес, наш отец, ты меня и землей и водою

            В дом мой (хотя и подвергнул напастям) привел невредимо,

[100]   Дай, чтоб от первого, кто здесь проснется, мной вещее слово

            Было услышано; сам же мне знаменьем сердце обрадуй".

            Так говорил он, молясь, и Кронион молитву услышал:

            Страшно ударившим громом из звездно-бестучного неба

            Зевс отвечал. Преисполнилась радостью грудь Одиссея.

[105]   Слово же первое он от рабыни, моловшей на царской

            Мельнице близкой, услышал; на мельнице этой двенадцать

            Было рабынь, и вседневно от раннего утра до поздней

            Ночи ячмень и пшено там они для домашних мололи.

            Спали другие, всю кончив работу; а эта, слабее

[110]   Прочих, проснулася ране, чтоб труд довершить неготовый.

            Жернов покинув, сказала она (и пророчество было

            В слове ее Одиссею): "Зевес, наш отец и владыка,

            На небе нет облаков, и его наполняют, сверкая,

            Звезды, а гром твой гремит, всемогущий! Кому посылаешь

[115]   Знаменье грома? Услышь и меня, да исполнится ныне

            Слово мое: да последним в жилище царя Одиссея

            Будет сегодняшний пир женихов многобуйных! Колена

            Мы сокрушили свои непрестанной работой, обжорству

            Их угождая, - да нынешним кончатся все здесь пиры их!"

[120]   Так говорила рабыня, был рад Одиссей прорицанью

            Грома и слова, и в сердце его утвердилась надежда.

            Тут Одиссеева дома рабыни сошлися из разных

            Горниц и жаркий огонь на большом очаге запалили.

            Ложе покинул свое и возлюбленный сын Одиссеев;

[125]   Платье надев, изощренный свой меч на плечо он повесил;

            После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,

            Взял боевое копье, лучезарно блестящее медью;

            Так он ступил на порог и сказал, обратясь к Евриклее:

            "Няня, доволен ли был угощением странник? Покойно ль

[130]   Спал он? Иль вы не хотели о нем и подумать? Обычай

            Матери милой я знаю; хотя и разумна, а часто

            Между людьми иноземными худшему почести всякой

            Много окажет, на лучшего ж вовсе и взгляда не бросит".

            Так говорил Телемах. Евриклея ему отвечала:

[135]   "Ты понапрасну, дитя, невиновную мать обвиняешь;

            С нею сидя, здесь вином утешался он, сколько угодно

            Было душе; но не ел, хоть его и просили. По горло

            Сыт я, сказал. А когда он подумал о сне и постели,

            Мягкое ложе она приготовить велела рабыням.

[140]   Он же, напротив, как жалкий, судьбою забытый бродяга,

            Спать на пуховой постели, покрытой ковром, отказался;

            Кожу воловью постлал на полу и, овчин положивши

            Сверху, улегся в сенях; я покрыла его одеялом".

            Так Евриклея сказала. Тогда Телемах из палаты

[145]   Вышел с копьем; две лихие за ним побежали собаки.

            На площадь, главное место собранья ахеян, пошел он.

            Тут всех рабынь Одиссеева дома созвавши, сказала

            Им Евриклея, разумная дочь Певсенорида Опса:

            "Все на работу! Одни за метлы; и проворнее выместь

[150]   Горницы, вспрыснув полы; на скамейки, на кресла и стулья

            Пестро-пурпурные ткани постлать; ноздреватою губкой

            Начисто вымыть столы; всполоснуть пировые кратеры;

            Чаши глубокие, кубки двудонные вымыть. Другие ж

            Все за водою к ключу и скорее назад, поелику

[155]   Нынешний день женихи не замедлят приходом, напротив,

            Ранее все соберутся: мы праздник готовим великий".

            Так Евриклея сказала. Ее повинуяся воле,

            Двадцать рабынь побежали на ключ темноводный; другие

            Начали горницы все прибирать и посуду всю чистить.

[160]   Скоро прислали и слуг женихи: за работу принявшись,

            Стали они топорами поленья колоть. Воротились

            С свежей рабыни водой от ключа. Свинопасом Евмеем

            Пригнаны были три борова, самые жирные в стаде:

            Заперли их в окруженную частым забором заграду.

[165]   Сам же Евмей подошел к Одиссею, спросил дружелюбно:

            "Странник, учтивее ль стали с тобой Телемаховы гости?

            Иль по-вчерашнему в доме у нас на тебя нападают?"

            Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:

            "Добрый Евмей, да пошлют всемогущие боги Олимпа

[170]   Им воздаянье за буйную жизнь и за дерзость, с какою

            Здесь, не стыдяся, они расхищают чужое богатство!"

            Так говорили о многом они в откровенной беседе.

            К ним подошел козовод, за козами смотрящий, Меланфий;

            Коз, меж отборными взятых из стада, откормленных жирно,

[175]   В город пригнал он, гостям на обед; с ним товарищей было

            Двое. И, коз привязавши под кровлей сеней многозвучных,

            Так Одиссею сказал, им ругаяся, дерзкий Меланфий:

            "Здесь ты еще, неотвязный бродяга; не хочешь, я вижу,

            Дать нам вздохнуть; мой совет, убирайся отсюда скорее;

[180]   Иль и со мной у тебя напоследок дойдет до расправы;

            Можешь тогда и моих кулаков ты отведать; ты слишком

            Стад уж докучен; не в этом лишь доме бывают обеды".

            Кончил. Ему Одиссей ничего не ответствовал; только

            Молча потряс головою и страшное в сердце помыслил.

[185]   Третий тут главный пастух подошел к ним, коровник Филойтий;

            Коз он отборных привел с нетелившейся, жирной коровой.

            В город же их привезли на судах перевозчики, всех там,

            Кто нанимал их, возившие морем рабочие люди.

            Коз и корову Филойтий оставил в сенях многозвучных;

[190]   Сам же, приближась к Евмею, спросил у него дружелюбно:

            "Кто чужеземец, тобою недавно, Евмей, приведенный

            В город? К какому себя причисляет он племени? Где он

            Дом свой отцовский имеет? В какой стороне он родился?

            С виду он бедный скиталец, но царственный образ имеет.

[195]   Боги бездомно-бродящих людей унижают жестоко;

            Но и могучим царям испытанья они посылают".

            Тут к Одиссею, приветствие правою сделав рукою,

            Ласково он обратился и бросил крылатое слово:

            "Радуйся, добрый отец чужеземец; теперь нищетою

[200]   Ты удручен - но пошлют, наконец, и тебе изобилье

            Боги. О Зевс! Ты безжалостней всех, на Олимпе живущих!

            Нет состраданья в тебе к человекам; ты сам, наш создатель,

            Нас предаешь беспощадно беде и грызущему горю.

            Потом прошибло меня и в глазах потемнело, когда я

[205]   Вспомнил, взглянув на тебя, о царе Одиссее: как ты, он,

            Может быть, бродит в таких же лохмотьях, такой же бездомный.

            Где он, несчастный? Еще ли он видит сияние солнца?

            Или его уж не стало и в область Аида сошел он?

            О благодушный, великий мой царь! Над стадами коров ты

[210]   Здесь в стороне кефаленской меня молодого поставил;

            Много теперь расплодилось их; нет никого здесь другого,

            Кто бы имел столь великое стадо коров крепколобых.

            Горе! Я сам приневолен сюда их водить на пожранье

            Этим грабителям. Сына они притесняют в отцовом

[215]   Доме; богов наказанье не страшно им; между собою

            Все разделить уж богатство царя отдаленного мыслят.

            Часто мне замысел в милое сердце приходит (хотя он,

            Правду сказать, и не вовсе похвален: есть в доме наследник),

            Замысел в землю чужую со стадом моим, к иноземным

[220]   Людям уйти. Несказанное горе мне, здесь оставаясь,

            Царских прекрасных коров на убой отдавать им; давно бы

            Эту покинул я землю, где столько неправды творится,

            Стадо уведши с собою, к иному царю перешел бы

            В службу - но верится все мне еще, что воротится в дом свой

[225]   Он, наш желанный, и всех их, грабителей, разом погубит".

            Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:

            "Видно, порода твоя не простая, мой честный коровник;

            Сердцем, я вижу, ты верен и здравый имеешь рассудок;

            Радость за то объявляю тебе и клянуся великой

[230]   Клятвой, Зевесом отцом, гостелюбною вашей трапезой,

            Также святым очагом Одиссеева дома клянуся

            Здесь, что еще ты отсюда уйти не успеешь, как сам он

            Явится; можешь тогда ты своими глазами увидеть,

            Если захочешь, какой с женихами расчет поведет он".

[235]   Кончил. Ему отвечал пастухов повелитель Филойтий:

            "Если ты правду сказал, иноземец (и Дий да исполнит

            Слово твое), то и я, ты увидишь, не празден останусь".

            Тут и Евмей, свинопас благородный, богов призывая,

            Стал их молить, чтоб они возвратили домой Одиссея.

[240]   Так говорили о многом они, от других в отдаленье.

            Тою порой женихи, согласившись предать Телемаха

            Смерти, сходились; но в это мгновение слева поднялся

            Быстрый орел, и в когтях у него трепетала голубка.

            Знаменьем в страх приведенный, сказал Амфином благородный:

[245]   "Замысел наш умертвить Телемаха, друзья, по желанью

            Нам не удастся исполнить. Подумаем лучше о пире".

            Так он сказал; подтвердили его предложенье другие.

            Все они вместе пошли и, когда в Одиссеев вступили

            Дом, положивши на гладкие кресла и стулья одежды,

[250]   Начали крупных баранов, откормленных коз и огромных,

            Жирных свиней убивать; и корову зарезали также.

            Были изжарены прежде одни потроха, и в кратеры

            Влито с водою вино. Свинопас двоеручные кубки

            Подал, потом и в прекрасных корзинах коровник Филойтий

[255]   Хлебы разнес; а Меланфий вином благовонным наполнил

            Кубки. И подняли руки они к приготовленной пище.

            Но Одиссею, с намереньем хитрым в уме, на пороге

            Двери широкой велел Телемах поместиться; подвинув

            К ней небольшую, простую скамейку и низенький столик,

[260]   Часть потрохов он принес, золотой благовонным наполнил

            Кубок вином и, его подавая, сказал Одиссею:

            "Здесь ты сиди и вином утешайся с моими гостями,

            Новых обид не страшася; рукам женихов я не дам уж

            Воли; мой дом не гостиница, где произвольно пирует

[265]   Всякая сволочь, а дом Одиссеев, царево жилище.

            Вы ж, женихи, воздержите язык свой от слов непристойных,

            Также и воли рукам не давайте; иль будет здесь ссора".

            Так он сказал. Женихи, закусивши с досадою губы,

            Смелым его пораженные словом, ему удивлялись.

[270]   Но, обратясь к женихам, Антиной, сын Евпейтов, воскликнул:

            "Как ни досадно, друзья, Телемахово слово, не должно

            К сердцу его принимать нам; пускай он грозится! Давно бы,

            Если б тому не препятствовал вечный Кронион, его мы

            Здесь упокоили - стал он теперь говорун нестерпимый".

[275]   Кончил; но слово его Телемах без вниманья оставил.

            В это время народ через город с глашатаем жертву

            Шел совершать: в многотенную рощу метателя верных

            Стрел Аполлона был ход густовласых ахеян направлен.

            Те же, изжарив и с вертелов снявши хребтовое мясо,

[280]   Роздали части и начали пир многославный. Особо

            Тут принесли Одиссею проворные слуги такую ж

            Мяса подачу, какую имели и сами; то было

            Так им приказано сыном его, Телемахом разумным.

            Тою порою Афина сама женихов возбуждала

[285]   К дерзко-обидным поступкам, дабы разгорелось сильнее

            Мщение в гневной душе Одиссея, Лаэртова сына.

            Там находился один, от других беззаконной отличный

            Дерзостью, родом из Зама; его называли Ктесиппом.

            Был он несметно богат и, гордяся богатством, замыслил

[290]   Спорить с другими о браке с женою Лаэртова сына.

            Так, к женихам обратяся, сказал им Ктесипп многобуйный:

            "Выслушать слово мое вас, товарищи, я приглашаю:

            Мяса, как следует, добрую часть со стола получил уж

            Этот старик, - и весьма б непохвально, неправедно было,

[295]   Если б гостей Телемаховых кто их участка лишал здесь.

            Я ж и свою для него приготовил подачу, чтоб мог он

            Что-нибудь дать за купанье рабыне, иль должный подарок

            Сделать кому из рабов, в Одиссеевом доме живущих".

            Тут он, схвативши коровью, в корзине лежавшую ногу,

[300]   Сильно ее в Одиссея швырнул; Одиссей, отклонивши

            Голову вбок, избежал от удара; и страшной улыбкой

            Стиснул он губы; нога ж, пролетевши, ударила в стену.

            Грозно взглянув на Ктесиппа, сказал Телемах раздраженный:

            "Будь благодарен Зевесу, Ктесипп, что удар не коснулся

[305]   Твой головы чужеземца: он сам от него отклонился;

            Иначе острым копьем повернее в тебя бы попал я;

            Стал бы не брак для тебя - погребенье отец твой готовить.

            Всем говорю вам: отныне себе непристойных поступков

            В доме моем позволять вы не смейте; уж я не ребенок,

[310]   Все уж теперь понимаю; все знаю, что надобно делать.

            Правда, еще принужден я свидетелем быть терпеливым

            Здесь истребленья баранов, и коз, и вина, и богатых

            Наших запасов, - я с целой толпою один не управлюсь;

            Новых обид мне, однако, я вам не советую делать;

[315]   Если ж намеренье ваше меня умертвить, то, конечно,

            Будет пристойней, чтоб, в доме моем пораженный, я встретил

            Смерть там, чем зрителем был беззаконных поступков и видел,

            Как обижают моих в нем гостей, как рабынь принуждают

            Злым угождать вожделеньям в священных обителях царских".

[320]   Так он сказал; все кругом неподвижно хранили молчанье.

            Но Агелай, сын Дамасторов, так отвечал напоследок:

            "Правду сказал он, друзья; на разумное слово такое

            Вы не должны отвечать оскорбленьем; не трогайте боле

            Старого странника; также оставьте в покое и прочих

[325]   Слуг, обитающих в доме Лаэртова славного сына.

            Я ж Телемаху и матери светлой его дружелюбно

            Добрый и, верно, самим им угодный совет предложу здесь:

            В сердце своем вы доныне питали надежду, что боги,

            Вашим молитвам внимая, домой возвратят Одиссея;

[330]   Было доныне и нам невозможно на медленность вашу

            Сетовать, так поступать вам советовал здравый рассудок

            (Мог после брака внезапно в свой дом Одиссей возвратиться);

            Ныне ж сомнения нет нам: мы знаем, что он невозвратен.

            Матери умной своей ты теперь, Телемах благородный,

[335]   Должен сказать, чтоб меж нами того, кто щедрей на подарки,

            Выбрала. Будешь тогда ты свободно в отеческом доме

            Жить; а она о другом уж хозяйстве заботиться станет".

            Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:

            "Нет, Агелай, я Зевесом отцом и судьбой Одиссея

[340]    (Что бы с ним ни было: жив ли, погиб ли) клянусь перед всеми

            Вами, что матери в брак не мешаю вступить, что, напротив,

            Сам убеждаю ее по желанию выбрать, и много

            Дам ей подарков; но из дома выслать ее поневоле

            Я и помыслить не смею - то Зевсу не будет угодно".

[345]   Так говорил Телемах. В женихах несказанный Афина

            Смех пробудила, их сердце смутив и рассудок расстроив.

            Дико они хохотали; и, лицами вдруг изменившись,

            Ели сырое, кровавое мясо; глаза их слезами

            Все затуманились; сердце их тяжкой заныло тоскою.

[350]   Феоклимен богоравный тогда поднялся и сказал им:

            "Вы, злополучные, горе вам! Горе! Невидимы стали

            Головы ваши во мгле и невидимы ваши колена;

            Слышен мне стон ваш, слезами обрызганы ваши ланиты.

            Стены, я вижу, в крови; с потолочных бежит перекладин

[355]   Кровь; привиденьями, в бездну Эреба бегущими, полны

            Сени и двор, и на солнце небесное, вижу я, всходит

            Страшная тень, и под ней вся земля покрывается мраком".

            Так он сказал им. Безумно они хохотать продолжали.

            Тут говорить женихам Евримах, сын Полибиев, начал:

[360]   "Видно, что этот, друзья, чужеземец в уме помешался;

            На площадь должно его проводить нам, пусть выйдет на свежий

            Воздух, когда уж ему так ужасно темно здесь в палате".

            Феоклимен богоравный сказал, обратясь к Евримаху:

            "Нет, Евримах, в провожатых твоих не имею я нужды;

[365]   Две есть ноги у меня, и глаза есть и уши; рассудок

            Мой не расстроен, и память свою я еще не утратил.

            Сам убегу я отсюда; я к вам подходящую быстро

            Слышу беду; ни один от нее не уйдет; не избегнет

            Силы ее никоторый из вас, святотатцев, губящих

[370]   Дом Одиссеев и в нем беззаконного много творящих".

            Так он сказал, и, поспешно палату покинув, к Пирею

            Прямо пошел, и Пиреем был с прежнею ласкою принят.

            Тою порой, поглядевши с насмешкой один на другого,

            Начали все Телемаха дразнить женихи, над гостями

[375]   Дома его издеваясь, и так говорили иные:

            "Друг Телемах, на отбор негодяи тебя посещают;

            Прежде вот этот нечистый пожаловал в дом твой бродяга,

            Хищник обеденных крох, ни в какую работу не годный,

            Слабый, гнилой старичишка, земли бесполезное бремя;

[380]   Гость же другой помешался и начал беспутно пророчить.

            Выслушай лучше наш добрый совет, Телемах многомудрый:

            Дай нам твоих благородных гостей на корабль крутобокий

            Бросить, к сикелам отвезть и продать за хорошие деньги".

            Так говорили они; Телемах, их словам не внимавший,

[385]   Молча смотрел на отца, дожидаясь спокойно, чтоб подал

            Знак он, когда начинать с беззаконною шайкой расправу.

            В горнице ближней на креслах богатых в то время сидела

            Многоразумная старца Икария дочь, Пенелопа;

            Было ей слышно все то, что в собранье гостей говорилось.

[390]   Весел беспечно, и жив разговором, и хохотом шумен

            Был их обед, для которого столько настряпали сами;

            Но никогда, и нигде, и никто не готовил такого

            Ужина людям, какой приготовил с Палладою грозный

            Муж для незваных гостей, беззаконных ругателей правды.